Перевод песни Mein Berlin (Reinhard Mey)

Ich weiß, daß auf der Straße hier
kein einz‘ger Baum mehr stand,
Ruinen in den Himmel ragten,
schwarz und leergebrannt.
Und über Bombenkrater ging
ein Wind von Staub und Ruß.
Ich stolperte in Schuhen,
viel zu groß für meinen Fuß,
Neben meiner Mutter her,
die Feldmütze über den Ohr‘n,
Es war Winter ‘46,
ich war vier und hab gefror‘n,
Über Trümmerfelder
und durch Wälder von verglühtem Stahl.
Und wenn ich heut die Augen schließe,
seh‘ ich alles noch einmal.

Das war mein Berlin, mein Berlin, Mein Berlin
Den leeren Bollerwagen
übers Kopfsteinpflaster zieh‘n,
Das war mein Berlin.

Da war‘n Schlagbäume, da waren Straßensperren über Nacht,
Dann das Dröhnen in der Luft,
und da war die ersehnte Fracht
Der Dakotas und der Skymasters,
und sie wendeten das Blatt.
Und wir ahnten,
die Völker der Welt schauten auf diese Stadt.
Da war‘n auch meine Schultage
in dem roten Backsteinbau,
Lange Strümpfe, kurze Hosen,
und ich wurd‘ und wurd‘ nicht schlau.
Dann der Junitag,
als der Potsdamer Platz in Flammen stand,
Ich sah Menschen gegen Panzer
kämpfen mit der bloßen Hand.

Das war mein Berlin.
Menschen, die im Kugelhagel
ihrer Menschenbrüder flieh‘n.
Das war mein Berlin.

Da war meine „Sturm- und Drangzeit“,
und ich sah ein Stück der Welt,
Und kam heim und fand,
die Hälfte meiner Welt war zugestellt,
Da war‘n Fenster hastig zugemauert
und bei manchem Haus
Wehten zwischen Steinen
noch die Vorhänge zum Westen raus.
Wie oft hab ich mir die Sehnsucht,
wie oft meinen Verstand,
Wie oft hab ich mir den Kopf
an dieser Mauer eingerannt.
Wie oft bin ich dran verzweifelt,
wie oft stand ich sprachlos da,
Wie oft hab‘ ich sie geseh‘n,
bis ich sie schließlich nicht mehr sah!

Das war mein Berlin.
Wachtürme, Kreuze, verwelkte Kränze,
die die Stadt durchzieh‘n.
Das war mein Berlin.

Da war‘n die sprachlosen Jahre,
dann kam die Gleichgültigkeit,
Alte Narben, neue Wunden,
dann kam die Zerrissenheit.
70er Demos und die 80er Barrikaden,
Kreuzberg brennt!
An den Hauswänden Graffiti:
Steine sind kein Argument.
Hab‘ ich nicht die Müdigkeit
und die Enttäuschung selbst gespürt?
Habe ich nicht in Gedanken
auch mein Bündel schon geschnürt?
All die Reden, das Taktieren
haben mir den Nerv geraubt,
Und ich hab doch wie ein Besess‘ner
an die Zukunft hier geglaubt.

Das war mein Berlin.
Widerstand und Widersprüche,
Wirklichkeit und Utopien.
Das war mein Berlin.

Ich weiß, daß auf der Straße hier
kein einz‘ger Baum mehr stand,
Ruinen in den Himmel ragten,
schwarz und leergebrannt.
Jetzt steh‘ ich hier nach so viel Jahr‘n
und glaub‘ es einfach nicht.
Die Bäume, die hier steh‘n,
sind fast genauso alt wie ich.
Mein ganzes Leben hab‘ ich
in der halben Stadt gelebt?
Was sag‘ ich jetzt,
wo ihr mir auch die andre Hälfte gebt?
Jetzt steh‘ ich hier,
und meine Augen sehen sich nicht satt
An diesen Bildern: Freiheit,
endlich Freiheit über meiner Stadt!

Das ist mein Berlin!
Gibt‘s ein schön‘res Wort für Hoffnung,
aufrecht gehen, nie mehr knien!?
Das ist mein Berlin!

Я знаю, что на этой улице
Не осталось ни одного дерева.
Руины высились в небо,
Черные и выжженные.
А над воронками от бомб
Ветер нёс пыль и пепел.
Я шел, спотыкаясь, в ботинках
Огромного размера
Рядом с мамой,
В фуражке натянутой на уши.
Шла зима сорок шестого,
Мне было четыре года, и я очень мёрз
Среди сплошных развалин
И лесов обожженной стали.
И, если я сегодня закрываю глаза,
То снова вижу эту картину.

Это был мой Берлин, мой Берлин, Мой Берлин.
Пустые тележки
на булыжной мостовой,
Это был мой Берлин.

Вдруг за одну ночь появились заслоны, шлагбаумы.
Потом в воздухе послышался гул,
прибыл долгожданный груз.
Это были Дакоты и Скаймастеры,
и они открыли новую страницу.
Мы смутно догадывались,
что мир следит за нашим городом.
А здесь, в доме из красного кирпича
прошли мои школьные годы,
Длинные чулки, короткие штаны,
Я становился, то смышлёней, то нет.
Потом в один из июньских дней
Когда на Потсдамской площади вспыхнуло пламя
Я видел, как безоружные люди
шли против танков.

Это был мой Берлин.
Люди, бегущие под градом пуль
от своих собратьев.
Это был мой Берлин.

Когда у меня настала эпоха «Штурма и Натиска»,
я немного повидал мир,
А когда вернулся домой, то увидел,
Что половину моего мира отрезали,
Что окна, обращенные на Запад,
замуровали так поспешно,
Что между кирпичами в некотрых домах
торчали шторы.
Сколько раз меня одолевала тоска,
И сколько раз преобладал разум,
Сколько раз пытался головой
с разбегу пробить эту Стену.
Сколько раз меня охватывало отчаяние,
Сколько раз я стоял молча,
Сколько раз я чуть не до слепоты
смотрел на неë!

Это был мой Берлин.
Сторожевые вышки, кресты, увядшие венки,
окружившие город,
Это был мой Берлин.

Потом наступили годы молчания,
Затем пришло безразличие.
Старые шрамы, новые раны,
Затем пришла разобщенность.
Демонстрации 70-х и баррикады 80-х,
Кройцберг в огне!
На стенах крупным шрифтом:
«Камни — это не аргумент!»
Разве сам я не чувствовал усталости
и разочарования?
Разве в мыслях я не завязывал свой
вещевой мешок?
Все эти слова и политические расчёты
вымотали мне нервы
И я, как одержимый,
продолжал верить в будущее.

Это был мой Берлин.
Протесты и разногласия,
Реальность и мечты.
Это был мой Берлин.

Я знаю, здесь на улице
Не осталось ни одного дерева.
Руины высились в небо,
Черные и выжженные.
И вот через столько лет я стою здесь
И не могу поверить,
Что деревьям, которые теперь тут стоят,
Чуть меньше лет, чем мне.
И я прожил почти всю жизнь
в половине города?
А сейчас я могу спросить -
как пройти в другую половину?
И сейчас я здесь стою
и не могу наглядеться
На эту картину: Свобода,
наконец, свобода в моëм городе!

Это — мой Берлин!
Есть прекрасные слова дарящие надежду:
Ходить прямо и гордо, не опускаясь на колени!
Это — мой Берлин!